Читать книгу "Женщина на заданную тему - Елена Минкина-Тайчер"

– Но ведь вы – доктор Розен? В программе написано Яков Розен. О! Почти Иаков?! С ума сойти!

– Да, Яков и Иаков – одно и то же имя, вас это, кажется, радует? Тогда я тоже очень рад! А фамилию изменил для краткости, уже после школы. Мой отец даже обижался. В Израиле приняты короткие имена и фамилии, можно сказать, мода такая. Но в прошлом я – Розенфельд, так что – самые настоящие однофамильцы.

– Вот здорово! Умереть и не встать! Может, мы даже родственники? И когда-то у нас был общий прадед? Мрачный и красивый мудрец с длинной бородой. И у него была целая куча красивых послушных детей, так много детей, что он только по субботам вспоминал их имена, когда собирался на праздничную молитву… Нет! Скорее моя прабабушка была влюблена в вашего прадеда и родила от него незаконного сына. Так даже интереснее!

– Вы думаете, незаконный сын интереснее?

– О! Нет, конечно! Это я случайно придумала, не слушайте! Меня иногда заносит. А зачем вы сократили фамилию, вы такой модник?

– Ужасный!

– А я нет. Даже стыдно рассказывать. Люблю длинные платья, клетчатые юбки, шали. Но приходится носить эту униформу. Родилась под знаком Весов, – а никакого равновесия!

– Я тоже под знаком Весов. И тоже плоховато с равновесием. Но если мы сейчас не вернемся в зал, то равновесие рухнет окончательно, – уже двери закрывают.

– Да. Как жаль!

– Всего пару часов осталось. А потом обед. Вы собираетесь идти на обед?

– Конечно! Обожаю обеды! Особенно, когда мне их подают, и потом не нужно мыть посуду.

– Тогда занимайте мне место. Я должен вернуться в отель на полчасика, а потом приеду. Идет?

Я МЧАЛАСЬ К МЕТРО

Я мчалась к метро, беспрерывно влетая в лужи. Безмозглая болтунья! Выскочка! Балаболка! Неужели нельзя научиться слушать других людей! И думать, а не лепить всякую чушь. «Незаконный сын интереснее!» Жуть! Глеб все-таки во многом прав.

И зачем я полезла с отцом и его смертью? Очень умно навязывать свои огорчения незнакомому человеку. Еще бы на кладбище пригласила!

Да, отец прекрасно учился, что из того? Он даже сумел поступить в МГУ на мехмат, хотя никто не верил, что туда примут еврейского мальчика. Но потом оказалось, что в 1963 году еще принимали, выпал некий счастливый период. И в папиной группе училось не менее семи таких мальчишек, блистательных востроносых умников и хвастунов. Они все потом уехали, стали профессорами или преуспевающими бизнесменами и богатыми людьми. Кроме моего отца.

И еще с ними училась одна девчонка по имени Инна Лифшиц. Мама ей не звонила, но кто-то сообщил из бывших однокурсников. Однокурсников на кладбище собралось много, совсем не старые бодрые люди, даже не седые. И еще было очень много студентов и аспирантов, все страшно растерянные, некоторые плакали, но никто не ревел так, как эта чужая незнакомая женщина с длинным опухшим носом. Потом она сидела на нашей кухне, беспрерывно сморкаясь, и рассказывала об отце. Весь вечер рассказывала о моем отце, хотя мама страшно устала и хотела лечь.

Инна влюбилась в папу на первом курсе, потому что он был самым умным. И самым добрым. И самым талантливым. И самым веселым. И самым красивым. И все три девчонки из группы в него влюбились, несмотря на его невысокий рост. И все три потом вышли замуж за других однокурсников.

«Представляете, на мехмат поступало так мало девчонок, что за каждой ухаживали по пять человек, и даже на меня нашлись желающие! С моим носом и фигурой!»

Но папу с первого курса заколдовала какая-то красавица-ведьма с филфака. Там как раз учились сплошь девчонки, и даже ходила шутка: на филфаке что ни плюнь – то девочка, а на мехмате что ни девочка – то плюнь. И вот эта ведьма совершенно измотала папину душу – то уходила, то возвращалась, то опять исчезала на целый месяц. Потом она вдруг вышла замуж за общего приятеля, рассорила всех, родила сына, но и с приятелем прожила недолго и опять вернулась со слезами и клятвами, сломав папин хрупкий начинающийся роман с Инной. Понятно, что клятвы не помогли, вскоре она начала встречаться с другим общим другом, родила еще одного сына, уехала в Болгарию, потом в Канаду. Куда ей было понять и оценить живущего рядом гения?!

Отец уже на третьем курсе сделал блестящую работу, равную кандидатской диссертации, потом еще ряд работ, потом доказал какую-то теорему, совершенно недоказуемую, как сказала Инна. Он шел первым номером в аспирантуру, но тут грянула Шестидневная война в Израиле, иллюзия свободы закончилась, ему отказали в последний момент. Тогда он стал работать над диссертацией самостоятельно, а для заработка читал лекции по новым языкам в программировании. Через два года диссертацию принял ученый совет, ни у кого не поднялась рука завалить столь блистательную работу. Параллельно он продолжал читать лекции в различных НИИ, возникла даже очередь из институтов – ни до, ни после не знали такого прекрасного лектора.

Дальше я знала и сама, потому что на одной из лекций в Питере отец познакомился с моей будущей мамой и через неделю переехал к ней жить.

– Они все так женились, – сказала Инна, опьяневшая от горя и выпитой на поминках водки, – все талантливые еврейские мальчики любили жениться на больших русских женщинах, мирных и послушных, без капризов и претензий русских женщинах. И без полета. Потому что летать они могли сами, понимаешь?

Я старалась не смотреть на маму, которая была выше отца на три сантиметра и старше на два года. И работала рядовым инженером в никому не нужном НИИ, пока их отдел не разогнали с началом перестройки. Она так и не научилась водить машину, не знала английского, хотя их вроде учили и в школе, и в институте, и больше на работу не устроилась. Да это и не было нужно, – отец прекрасно справлялся за всех. Он всегда со всем справлялся, сам чинил утюг и водопроводный кран, мастерил книжные полки, жарил мясо по-французски, разжигал костер под дождем. Он даже успел отключить газ на даче до того, как потерял сознание. Почему именно он? Кровоизлияние в мозг в пятьдесят лет! Никогда не болел, никогда не измерял давление.

Только после папиной смерти я оценила навсегда утраченную беззаботность и защищенность. Но мы с мамой продержались, несмотря на рождение Гришки. Правда, два года пришлось мыть по ночам полы в супермаркете, зато с четвертого курса меня взяли работать программистом, даже не понадобилось переходить на вечерний. И Гришке не пришлось давиться манной кашей в районном детсаду, – неработающая бабушка великое везение!

Одна лужа оказалась слишком глубокой, вода наполнила туфель. Плевать! Я ведь и так мчалась переодеваться. Вдруг Иаков предложит погулять после обеда. А я и ста метров не пройду в своих утконосых чудищах на шпильках.

Да! Иаков предложит погулять, мы медленно пойдем по усыпанному листьями старинному бульвару, и он станет смотреть на меня все более пристально и восторженно, и смеяться невпопад, и подавать руку, чтобы я не оступилась и не промочила ног. Жаль, что нет больше пелерин и шляпок, я бы прятала глаза под вуалью и загадочно молчала.